Мустафа размахивал руками, как мечом, и обрушивал проклятия на политиков. Его гневные тирады были эмоциональнее, чем речи Гитлера в баварской пивной. 

В какой-то момент он вскочил на стул и закричал: "Позор! Позор!" Мне стало страшно. Я пожалел, что пришел.

Тут в комнату вошла его жена с серебряным подносом, на котором стояли крошечные чашки с кофе. Спокойно посмотрев на мужа, она сказала: "Мустафа, остынь". 

Это подействовало, как заклинание. Мустафа тут же спустился со стула, извинился и сел обратно. Мы молча пили кофе. 

Чтобы уйти от политики, я завел разговор о футболе. 

Ох, лучше бы я этого тоже не делал... Мустафа снова вскочил на стул и начал проклинать продажных судей, неуклюжих игроков, ленивых вратарей, масонов, евреев, атеистов и даже каких-то загадочных яджуджа и маджуджа. 

Затем он побежал к шкафу, достал журнал с фотографией нападающего "Галатасарая" Арды Турана, вырвал страницу и разорвал ее на куски. В воздухе разлетелись клочки бумаги. "Проклятие!" – взревел он. 

Я в ужасе посмотрел на его жену. Она только пожала плечами: "Я уже не могу его остановить". 

Соседи вызвали полицию. Полиция вызвала врача. Врачи сделали Мустафа успокоительный укол. 

Мы снова сели за стол. Хозяйка нарезала фрукты – киви, ананасы, апельсины. Я больше не поднимал темы политики и футбола. Но нужно было о чем-то говорить... 

Мы ведь в священный месяц Рамазан. Может, поговорить о религии? 

Я осторожно спросил: "Как обстоят дела между Жуббали Ахмадом и сулейманщиками?" 

Ах, зачем я это спросил... Этому уже никто не поможет. Ни полиция, ни врачи, ни армия...